Lire - 2004 - Philosophe clandestin

"Подпольный философ"

После буддизма, ислама и атеизма, в форме светлой философской сказки Эрик-Эммануэль Шмитт исследует теперь отношения между иудеями и христианами.

Во Франции успеху не доверяют – не из-за осторожных ожиданий внутренней нестабильности, которая всегда сопровождает большие победы, и не из-за боязни стерильной неподвижности, которая почти неизбежно следует за успехом. Нет, ничего подобного. Успех беспокоит, потому что - увы! - признаком хорошего тона в литературных кругах, влияющих на общественное мнение, является уничтожение того, что чуть ранее вызвало восхищение. Не из-за этой ли галлийской причуды Эрик-Эммануэль Шмитт прописал сам себе добровольную ссылку в Ирландию, а затем в Бельгию, где он живет сейчас?

Когда он опубликовал свою первую пьесу, «Ночь Валонии» (La Nuit de Valognes), критики единогласно объявили о рождении нового автора. Это было в 1991 году. Двумя годами позднее, бывший преподаватель философии получил три премии «Мольер» за пьесу «Посетитель» (Le Visiteur), ошеломляющая очная ставка между Фрейдом и Богом. Затем был первый роман, «Секта эгоистов» (La Secte des egoists), который убедил даже скептиков: этот писатель может всё. Рассказывать истории и передавать идеи. И это начало раздражать. «Шмитт – популярный интеллектуал», бросил один литературный критик во время радиопередачи, тоже вполне популярной. Является ли это резкое и двусмысленное высказывание, тем не менее, комплиментом? Эрик-Эммануэль Шмитт – это Дидро XXI века: серьезный мыслитель… который не принимается всерьез. Еще в университете он посвятил свою докторскую диссертацию, а позднее – театральную пьесу вольнодумной философии Дидро, который в разгар века Просвещения осмелился утверждать, что он пишет трактаты о популярной философии.

Но публику не обманешь. Сегодня пьесы Эрика-Эммануэля Шмита играют по всему миру, его романы издаются головокружительными тиражами: от двухсот тысяч экземпляров «Евангелие от Пилата» (L’Evangile selon Pilate) до четырехсот тысяч проданных копий книги «Оскар и розовая дама» (Oscar et la dame rose). Его изучают в лицеях; уже издаются работы по толкованию его произведений, а по результатам американского исследования книгоиздательских тенденций (Publishing Trends) его имя упоминается среди пятнадцати самых читаемых писателей в мире, и он является единственным французским автором в этом списке.

Что же изменилось между Доном Жуаном (в пьесе «Ночи Валонии») и ребенком Ноя («Дитя Ноя»)? Если темы остались прежними, то творческий почерк улучшился. «Это правда, - признает Эрик-Эммануэль Шмит, - «я начинал писать как ученый, а сейчас пытаюсь уходить от традиций Высшей Школы и просто находить верные слова, писать живым языком. Слово – прежде всего». Вот оно! Преодолен мост между драматургом и писателем. «Всю свою жизнь, - продолжает он, - «мне говорили, что я пишу не так, как следует писать: это началось в школе, затем так было в театре и с романами». Действительно, его тексты сбивают с толку. Неся в себе как глубину, так и бескомпромиссную радость жизни, они колеблются между философскими трактатами (La part de l’autre, «Часть другого») и сатирическими пьесами (Lorsque j’étais une œuvre d’art, «Как я стал предметом искусства»). Его романы - за пределами конкретного литературного жанра. Небольшие книги, составляющие цикл «Незримое» (Cycle de l’invisible) подтверждают это.

В частности, «Дитя Ноя» (L’Enfant de Noé), четвертая часть цикла. На первый взгляд, эта книга выглядит вполне прозрачной: семилетний Жозеф, еврей, застигнутый оккупационным режимом и спасенный священником, который прячет его в католической школе, и которого он, мальчик, учит ивриту. Здесь действуют добрые силы - добрый Отец, который тихо участвует в Сопротивлении; есть склеп, переоборудованный в синагогу («Достоверная деталь», уточняет Шмитт)… Допустим. Можно было бы немного засомневаться. И так было бы без учета таланта Шмитта. Задавать вопросы религиям – это в духе времени, но вскрывать противорчечия одной религии без обращения в другую веру - это занятие, к которому готовы немногие писатели. Приверженец Дидро до кончиков ногтей, Шмитт избрал форму философской сказки для того, чтобы писать о религиях, и в этих сказках нет Бога. После буддизма (Milarepa) он исследует ислам (Monsieur Ibrahim et les fleurs du Coran), атеизм (Oscar et la dame rose) и теперь – отношения иудеев и христиан. Большая разница: пока благомысленные родители усиленно объясняют своим детям религию, давая ответы на вопросы, Шмитт предлагает иное: все исследуется со стороны ребенка. Он спрашивает больше, чем утверждает. Его детей нельзя назвать ни слащавыми, ни политически корректными. Безусловно, ни Момо (подросток-еврей, ошивающийся у торговца-араба), ни Оскар (находящийся в больнице и очарованный дамой в розовом), ни Жозеф (еврей, маскирующийся под христианина, чтобы избежать депортации) не являются верующими, но эта второстепенность служит лишь одной цели: подчеркнуть идею, что каждый в этом мире отвечает лишь за свою собственную душу. Эта идея отстаивается деревенским священником (L’Enfant de Noé), когда он произносит мощную речь в духе Паскаля, которая сильнее всех теоретических догм: «Люди сами причиняют себе зло, и бог в этом не участвует. Он создал людей свободными {…} Этим он выполнил свою работу, а теперь – наша очередь. Мы сами отвечаем за себя». Отец Понс полагает, что он творит добро через христианскую религию, и, благодаря маленькому Жозефу, он открывает для себя - что он ни добр, но прав. И Шмитт в нескольких молниеносных строчках описывает суть этого базового противоречия в духе Сартра.

В этих сказках, лишенных подытоживающей морали, наделенных точными, но не жеманными диалогами, в которых он предполагает больше, чем описывает, Шмитт побуждает своих читателей видеть за пределами своей изначальной личности. Отец Понс олицетворяет надежду. Он воплощает ее, пройдя путь от разума до духовности. Это повествование о периоде оккупации Бельгии застревает в памяти. Эрик-Эммануэль Шмитт подтверждает свою квалификацию писателя и, в очередной раз играя со стилями, изобретает потайную философию.

Франсуа Бюнель (François Busnel)